Преисподняя - Страница 154

154

Глаза де л'Орме уставились в ночь.

Так поступают в Монголии. Пастух надрезает овце живот, засовывает внутрь руку, через другие органы дотягивается до бьющегося сердца. Если все сделать правильно, такая смерть, как считалось, совершенно безболезненна.

Чтобы остановить сердце, нужна сильная рука. Эта рука была сильной.

Де л'Орме не сопротивлялся. У такого способа есть преимущество. К тому времени, когда рука проникает внутрь, сопротивляться уже нельзя. Плоть, потрясенная столь немыслимым насилием, сама помогает. Все инстинкты в человеке замирают. Чувствовать, как чьи-то пальцы сжимают твое сердце… Умирающий ждал, когда убийца разобьет сосуд жизни. Понадобилось меньше минуты.

Голова упала набок, туда, где лежал Сантос, холодный, как воск, — дело рук де л'Орме. Ужас слепого был абсолютным. Он согрешил против себя самого. Во имя чистоты убил саму чистоту. Год за годом молодой человек дарил ему свою любовь, а он осуждал его, постоянно испытывал, не веря, что это может быть правдой. И ошибся.

Губы сложились, чтобы произнести любимое имя, но ему не хватило дыхания.

Со стороны могло показаться, что де л'Орме добровольно отдает себя в жертву. Он сделал маленький вдох, и рука поднялась выше. Он тянулся, как тянется кукла за пальцами кукловода, и не знал — есть ли они в нем? И он тихонько положил ладонь на грудь. На свое беззащитное сердце.

«Господи, помилуй».

Кулак сжался.

В последний миг де л'Орме услышал песню. Она возникла в его голове, почти невозможная, такая прекрасная. Чистый голос юного монаха? Чей-то радиоприемник, ария из оперы? Де л'Орме понял — это попугай в клетке. Мысленным взором умирающий увидел полную луну, восходящую над горами. Наверное, все звери радуются ей. Наверное, они споют ее сиянию песнь пробуждения. Де л'Орме никогда не видел такого света, даже в своем воображении.

Под Синайским полуостровом

Войти через рану. Отступать по венам. Поиск его закончен.

В этом кропотливом поиске он, как и следовало, нашел себя. Теперь он нужен своему народу в его скорби. Его предназначение — вести людей в новую землю, ибо он — их Спаситель.

Он устремился вниз. Вниз от египетского солнечного ока, вглубь от Синая, прочь от небес, что как перевернутое море, от звезд и планет, что ранят душу, прочь от городов, что как насекомые — жалкая оболочка с механизмом, от их слепоты даже при свете, от равнин, что кружат голову, от гор, что сокрушают разум. Вниз от миллиардов существ, что лепят мир по образу и подобию своему. Дела их порою несут красоту, но они же несут смерть. Они — это мир, и мир этот — мир шакалов, объедающих плоть с твоих ног, даже если пытаешься убежать.

Земля над ним сомкнулась. И продолжала смыкаться с каждым изгибом и поворотом пути. И воскресли давно похороненные чувства.

Одиночество, покой! Тьма стала светом.

Снова слышал он, как пульсируют жилы земли, как движутся ее суставы. Как живет камень. Дела далекой древности… Время здесь как вода. Здесь самые ничтожные создания — для него праотцы, самые древние останки — его детища. И он сам превращался в память.

Он отталкивался голыми ладонями от стен, шершавых и гладких, впитывал их тепло и холод. Бросаясь вперед, несясь большими прыжками, осязал он плоть Господню — благородный камень. Тут — его твердыня. Тут — Мир. Земля.

Миг за мигом, шаг за шагом он возвращался к древности. Благословенно освобождение от всего человеческого! В этом огромном монастыре, состоящем из множества пещер, среди расщелин, старых желобов, зияющих ям, озер с водой, что древнее любых млекопитающих, память была лишь памятью. Здесь не нужно заносить ее в календари, хранить в книгах, отмечать на картах. Не нужно помнить ни о чем более вечном, чем твое собственное бытие.

Он вспоминал дорогу по вкусу почвы, по движению разбегавшихся в разные стороны воздушных потоков. Он выбросил из памяти вид Святой земли, и ее пещер, ведущих сквозь гору Джебель-эль-Лоз в таинственную страну мадианитян. Проходя под Индийским океаном, он уже не помнил его названия. Он чувствовал золото, его мягкие жилы, извивающиеся по стенам, но больше не признавал его за золото. Прошло время, но он перестал его считать. Дни? Недели? Он потерял память, как только ее обрел.

Он увидел себя на гладкой поверхности обсидиана и не понял, что это он. В черноте камня возник чей-то темный силуэт. Он приблизился, положил руки на вулканическое стекло и смотрел на свое собственное лицо. Что-то в глазах показалось ему знакомым.

И он бросился дальше, изнуренный, но в то же время подкрепленный. Глубина облекала его силы плотью.

Случайные животные давали ему мясо. Все больше и больше наблюдал он жизнь тьмы, слушал ее шорохи и щебет. Видел следы своих подданных: беженцев, и еще раньше — кочевников и паломников. Знаки, начертанные на стенах, наполняли его скорбью об утраченном могуществе державы.

Его народ впал в грех, и падение было глубоким и длилось столько, что люди перестали его осознавать. И даже теперь, в их убожестве, его людей преследуют именем Господа, а этого допускать нельзя. Потому что они тоже Его дети и прожили в пустыне достаточно долго для искупления своих грехов. Они уже заплатили за свою гордость и независимость и за все прочее, что могло оскорбить естество. И теперь, после многовекового изгнания, они обрели былую невинность.

Господу не следует больше гневаться на них. Позволить перебить их — настоящее святотатство. С самого начала его народ не верил, что Господь вообще бывает милосерден. Они — его ложь, они — его грех. И надежда, что Господь избавит их от своего гнева и ниспошлет любовь, всегда была тщетной. Нет, этим придется заняться кому-то другому.

154