Преисподняя - Страница 6

— Знаю.

Было далеко за полночь. Кофе, всеобщее возбуждение — в ближайшие часы вряд ли получится уснуть. Все — кто стоя, кто сидя — переваривали информацию.

— Как же он сюда попал?

— Не знаю.

— Вы вроде говорили, что он был в заключении.

Айк осторожно вздохнул:

— Что-то вроде.

— Вроде чего?

— В общем… — Айк прокашлялся, — как домашнее животное.

— Что?!

— Не знаю точно. Вот, он тут написал: «Любимый агнец». Агнец — значит козленок, так ведь?

— Перестаньте, Айк. Если не знаете, так не сочиняйте.

Айк ссутулился. Ему и самому это казалось бредом сумасшедшего.

— Вообще-то, — вмешалась Клео, библиотекарь, — агнец означает ягненка, а не козленка. Хотя Айк все равно прав. Речь идет о ручном животном. Животном, которое любят и балуют.

— Ягненок?

В голосе говорившего слышалось возмущение, словно то ли Клео, то ли мертвец, а может, оба оскорбили лучшие чувства присутствующих.

— Да, — подтвердила Клео, — ягненок. Но меня больше смущает другое слово — «возлюбленный» или «излюбленный». Очень двусмысленно, правда?

Судя по всеобщему молчанию, никто об этом не задумывался.

— Он, — продолжила Клео, почти дотрагиваясь пальцами до мумии, — он — возлюбленный? Возлюбленный среди кого? И, самое главное, кем возлюбленный? Видимо, предполагается, что у него был какой-то хозяин?

— Ты все напридумывала, — сказала одна из женщин. Никому не хотелось, чтобы правда была такой.

— К сожалению, не напридумывала, — ответила Клео. — Все так и есть.

Айк повернулся к неясной надписи, на которую указывала Клео. Там было написано: «Рабство».

— А это еще что?

— То же самое, — ответила Клео. — Неволя. Может, он был в японском плену. Помните фильм «Мост через реку Квай»? Что-то наподобие.

— Вот только я никогда не слышал, чтобы японцы вставляли пленным в носы кольца, — заметил Айк.

— История еще и не такое знает.

— Кольца в носу?

— Чего только на свете не делается.

Айк подлил масла в огонь:

— И даже золотые?

— Золотые?

Айк направил фонарь на кольцо; тускло блеснуло золото, и Клео захлопала глазами.

— Вы же сами сказали — «возлюбленный агнец». И что касается вашего вопроса — «кем возлюбленный?»…

— А вы знаете?

— Будем рассуждать. Сам он, похоже, считал, что знает. Видите? — Айк ткнул пальцем в холодную как лед ногу. Над левым коленом было одно, почти невидимое слово.

— «Сатана», — одними губами прочитала Клео.

— И вот здесь… — Айк осторожно сдвинул кожу. — «Существует». А вот продолжение. — Он показал Клео. Написано было так, как записывают стихи. — «Кость от костей моих и плоть от плоти моей». Это из «Бытия». Адам и Ева.

Кора тем временем изо всех сил пыталась выстроить контраргументы.

— Он был заключенным, — начала она. — Он писал о некоем зле. Зле вообще. Что тут удивительного? Он ненавидел своего мучителя и назвал его сатаной. Самое плохое, что пришло ему в голову.

— Ты, как и я, — сказал Айк. — Споришь против очевидного.

— Не думаю.

— То, что он пережил, есть настоящее зло. Но он не испытывал ненависти.

— Еще как испытывал!

— Тут что-то другое, — настаивал Айк.

— Сомневаюсь.

— Между строк. Какой-то оттенок… Ты не чувствуешь?

Кора чувствовала, но признаваться не хотела и нахмурилась. Ее рассудительность граничила с упрямством.

— Здесь даже нет никаких предостережений. Вроде «берегитесь» или «спасайтесь отсюда».

— Тоже мне, аргумент.

— Тебя не удивляет, что он цитирует «Ромео и Джульетту»? И говорит о Сатане, как Адам о Еве?

Кора вздрогнула.

— Рабство его не огорчало.

— Откуда ты знаешь? — прошептала она.

— Кора.

Она смотрела на него, в глазах повисли слезинки. Айк продолжал:

— Он испытывал благодарность. Именно это написано у него на теле.

Кора отрицательно покачала головой.

— Ты и сама видишь.

— Понятия не имею, о чем ты.

— Все ты понимаешь, — сказал Айк. — Этот человек любил.

* * *

Долгое пребывание в замкнутом пространстве действовало на нервы.

На следующее утро Айк обнаружил, что вход в пещеру завален снегом до высоты баскетбольного кольца. Исписанная мумия утратила прелесть новизны, люди сделались раздражительными — давала себя знать скука. Одна за другой сели батарейки плееров, и скоро все остались без музыки, без своих ангелов, драконов, мирских ритмов и духовных целителей. Затем в походной плитке кончился газ, что означало нешуточные мучения для самых заядлых любителей кофе. И то, что кончилась туалетная бумага, веселья тоже не прибавило.

Айк делал, что мог. Наверное, во всем штате Вайоминг он единственный из детей учился играть на флейте и никогда не принимал всерьез слова матери о том, что когда-нибудь это пригодится. И вот мать оказалась права. Айк носил с собой пластмассовую флейту; в пещере она звучала очень красиво. В конце каждого пассажа — он играл Моцарта — слушатели аплодировали, но потом опять впали в уныние.

На третий день утром куда-то подевался Оуэн. Айк не удивился. Ему доводилось видеть, как альпинисты, застряв в гоpax из-за такой вот бури, впадают в депрессию и порой становятся совершенно непредсказуемыми. Вполне возможно, Оуэн просто хочет привлечь к себе внимание. Кора тоже так считала.

— Морочит нам голову, — уверяла она, лежа в объятиях Айка: они соединили свои спальные мешки в один.

За долгие недели похода из ее волос не выветрился запах кокосового шампуня.