Преисподняя - Страница 12

К оглавлению

12

Только какое животное может жить здесь, в глубине горы? Какое животное складывает свои жертвы ровными рядами? Какое животное может отличаться столь дикой жестокостью и в то же время аккуратностью? Сначала дикая ярость, потом — методичная уборка? Какие-то патологические крайности. Слишком уж человечно.

Мог ли сделать это кто-нибудь, кроме Оуэна? Но он ниже ростом, чем его спутницы, и слабее. И все же кто-то их поймал и изуродовал — причем неподалеку друг от друга. Айк поставил себя на место убийцы и попытался представить, какая требовалась сила и скорость.

Были и другие загадки. Айк вдруг заметил, что вокруг, словно конфетти, разбросаны золотые монеты. Выглядело это — он только теперь понял — как плата за ценные вещи, снятые с трупов. На них не было ни колец, ни браслетов, ни часов. Все исчезло. Голые пальцы, запястья. Серьги из ушей вырваны. Вырвано и кольцо из брови у Бернарда.

Все украшения были недорогими — простенькие безделушки. Айк специально предупредил туристов, чтобы оставили ценности в Штатах или в гостинице. И вот кто-то не поленился забрать дешевое барахло. И заплатить за него золотыми монетами, стоившими в тысячи раз больше. Бессмыслица. Еще большая бессмыслица — стоять здесь и пытаться отыскать в этой бессмыслице смысл. Айк был не из тех, кто затрудняется с принятием решений, — но тем большей была сейчас его растерянность. Совесть говорила ему: «Останься!» — так, капитан, прежде чем последним покинуть судно, должен разобраться, что произошло, чтобы вернуться если не со своими спутниками, то хоть с объяснением случившегося. Благоразумие требовало: «Беги! Спаси хотя бы тех, кого можно». Но куда бежать, кого спасать? Мучительный выбор. Где-то в белом сиянии его ждет в позе лотоса Клеопатра. А где-то ждет Кора; правда, это лишь предположение. Но разве не она только что пела?

Свет стал почти коричневым. Айк заставил себя обыскать карманы убитых. Наверняка у кого-то завалялись батарейки, или запасной фонарь, или немного еды. Все карманы оказались пустыми и разорванными.

Айка поразила ярость, с которой это сделали. Для чего рвать карманы и даже тело под ними? Нет, здесь не просто грабеж. Преодолевая отвращение, Айк пытался проанализировать случившееся. Если судить по нанесенным ранам, то убийства совершены в приступе бешенства. А судя по пропаже украшений — из корысти. Опять бессмыслица.

Фонарь погас, и на Айка навалилась тьма. Казалось, гора давит на него всем своим весом. Слабый ветер, которого Айк раньше не чувствовал, веял дыханием каменных недр, словно в глубине пробуждался подземный молох. Ветер нес запахи каких-то газов, но не сильные, а едва различимые.

Однако гадать долго не пришлось. Скребущий звук возобновился. Теперь сомнений в его реальности не было. Он приближался из верхнего прохода. И в него вплетался голос Коры. Она кричала так, словно испытывала какое-то исступление, чуть ли не оргазм. Она кричала так, как кричала сестра Айка, когда из ее утробы появилась на свет дочь. Или так, словно мука ее была превыше всякого терпения. Плач, или крик, или звериный вопль, однако так или иначе мольба о пощаде.

Айк едва не окликнул Кору. Новый звук заставил его онеметь. Опытный скалолаз, он определил: ногти царапают камень в поисках опоры. А растерзанные тела внизу наводили на мысль о звериных когтях. Айку хотелось отбросить эту мысль, но он тут же ее принял. Прекрасно. Когти, зверь. Йети. Начинается. Что будет дальше?

Ужасное представление на тему «Красавица и Чудовище» продолжалось.

«Драться или спасаться?» — спросил себя Айк. И то и другое бессмысленно. И он сделал единственное, что ему оставалось. Спрятался на самом виду. Подобно дикарю, который прячется в брюхе еще теплого бизона, Айк бросился на холодный пол среди убитых и прикрылся чьим-то трупом. Так гнусно и позорно. Лежа в полной темноте между мертвецами — на ноге чье-то мягкое голое бедро, на груди холодная рука, — Айк испытывал адские муки. Притворившись мертвым, он словно лишился части своей души. Находясь в здравом уме, отбросил то, что ставил в жизни превыше всего, отбросил, чтобы спасти саму жизнь. Лишь одно доказывало, что все происходит наяву, — уверенность, что наяву такое произойти не может. «Господи!» — прошептал он.

Звуки стали громче. Последний выбор — открыть глаза или закрыть, чтобы не видеть то, чего он все равно не увидит. Айк закрыл. До него донесся запах Коры. И стоны.

Он затаил дыхание. Никогда в жизни он так не боялся. Даже не подозревал, что способен на такую трусость.

Кора и ее мучитель приблизились. Она хрипло дышала. Муки ее были невыразимы. Настала агония.

По лицу Айка катились слезы. Он оплакивал Кору. Оплакивал ее боль. Оплакивал свое утраченное мужество. Он даже не попытался ей помочь! Он ничем не лучше тех скалолазов, которые когда-то бросили его умирать на горном склоне. И сейчас, вдыхая и выдыхая по капельке воздух, слушая удары своего сердца, чувствуя объятия трупа, он продолжает предавать Кору. Каждый миг он отрекается от нее снова и снова. Проклят, да будет он проклят!

Айк щурился от слез, презирая себя за них, и проклинал свой страх. Он открыл глаза, чтобы встретить смерть как мужчина. И едва не задохнулся от изумления.

Темнота оставалась темнотой, но не абсолютной. В ней появились слова. Они светились и двигались, извиваясь, как змеи.

Это был Исаак.

Он ожил.

2
Али

Доводилось ли вам бывать в море,

когда стоит густой туман,

и вы словно заперты в густой белой мгле,

12